– Забей, – отрезал Эккерман. – Блохи нам НУЖНЫ. О лучшем прикрытии нельзя и мечтать.

Я подумал с секунду, а потом отбросил тревоги. В конечном счете, это был люкс мистера Руперта, а не мой – и именно мистер Руперт будет расписываться на листках доставки в номер. Я же всего-навсего оказываю любезность моему закадыке Стедману, богатому и известному британскому художнику. Он, видите ли, в срочном порядке улетел в Лондон, а нас попросил позаботиться об умирающем псе. Зверь был слишком болен, чтобы его тревожить. Его мозг давным-давно закоротило от непрерывного третирования красных блох, которых он, верно, подцепил на Гавайях – вероятно, в этом самом отеле. Когда мы об этом узнали, у нас не оставалось выбора, с чем согласился доктор Хо.

– Не парься на счет этого чокнутого шарлатанишки, – убеждал меня Эккерман. – Это худший кокосовый обьебосник на острове. Я его много лет знаю. Он на меня пашет.

– Что? Доктор Хо?

– Ага. У него друзья в Вайкики. Поставляют море собачьих медикаментов. И поставляют здоровенными ящиками.

Здоровенными ящиками? Собачьи медикаменты? Ну и ну. Ральфу бы это понравилось.

После двух недель в гостинице стало очевидным, что нам нужна передышка. Слишком высоко было напряжение. Мы торчали там слишком долго, и местные начинали нервничать. Риэлторы с самого начала переживали по поводу негативного эффекта, который могла оказать история нашего размещения на их рынок, а отвратный опыт рыбной ловли лишь раскочегарил их страхи.

Мы и сами куксились. Мое настроение сделалось настолько гадким после того похода, что скрывать его я не мог. Капитан Стив тяжко квасил, Норвуд смылся, пляжные сорвиголовы по-прежнему охотились за Лейлой, а внезапный отлет Ральфа в Лондон – который расстался, как он считал, со стыдом, постоянными неудачами и публичным унижением – явился свидетельством того, что даже с друзьями каши не сваришь.

В том-то и дело. Это было ясно с самого начала – хотя и не все в это вникли как следует: бизнес в Коне – это бизнес. Особенно продажа недвижимости. В одной только Коне зарегистрировано 600 риэлторов, и последнее, что им сейчас нужно – это волна антирекламы в прессе на материке. Цены на рынке взвинтили до такой степени, что я знал – такими темпами, вскоре люди будут рыбачить по месту жительства вместо того, чтобы нагрянуть сюда. Спекулянтский рынок начала 70-х нашел продолжение на Гавайях, таких же легендарных, как спесь капитана Кука.

По пиздатой, по дорожке

Когда Эккерман вернулся из Гонолулу, мы решили ненадолго залечь на дно. Даже наши друзья из «Хагго» занервничали от того, как я околачивался там три недели после отъезда Ральфа. Риэлторы вили вокруг нас сплетни. Я понимал – мы достигли той переломной точки, когда даже бармены в таверне «Кона» начали говорить "Я думал, вы уехали на той неделе", стоило мне только войти.

Или:

– О чем вы НА САМОМ ДЕЛЕ пишете?

– Неважно, – отвечал я. – Скоро узнаем.

В какой-то момент я приобрел привычку окапываться в углу бара таверны «Кона», чтобы почитать газетку и попить холодных Маргарит, одним глазом следя за весами через бухту – на тот случай, если увижу сборище, что означало неминуемое прибытие крупняка.

С жердочки в углу, под медленно вращающимися вентиляторами мне открывался весь берег. Славное было местечко почитать – на лужайке практиковались в хуле – гавайском танце, высокие кокосовые пальмы качались у волнореза, большие рыболовные лодки шли в бухту, а вокруг меня тихо болтался целый зоопарк шизанутых людей.

Мы въезжали в жизнь мачо. Несомненно. И бесповоротно. Мы жили среди этих людей, имея с ними дело 24 часа в сутки на их поле. Они ходили в море на собственных лодках, поддатые уже к обеду и вечно недовольные этими молчаливыми ублюдками-мореплавателями с их специальными знаниями и кругами, которые они нарезали по воде. Кое-где на побережье Коны глубина – двенадцать километров. Двенадцать километров строго вниз, все равно что упасть со скалы. Тело будет долго оседать на морское дно. И все черным-черно, полный мрак.

Так глубоко не заплывают даже акулы. Но они легко подберут тебя по пути вниз, где-нибудь на мутно-голубой отметке в 90 метров, там, где меркнет свет. Болтаться в лодке размером с пикап в открытом море, когда под тобой 12 километров, хочется меньше всего, особенно, если ты капитан. Или матрос. Да кто угодно.

Правил нет. Делай, что сказано, вне зависимости от того, насколько безумно это звучит. Даже если капитан заперся в сортире в трюме в девять утра с литром виски, забив на то, что лодку водит кругами 45 минут, а матрос завалился в кресло для ужения с закатившимися глазами, похожими на инкрустации белого мрамора.

Даже тогда не рискуй что-либо спрашивать. Эти люди – профессионалы, шкиперы, капитаны с лицензиями, и они воспринимают себя со всей серьезностью. Слова вроде «мачо» и «фашист» принимают совершенно иное значение, когда земля теряется из виду. Ничто так быстро не превращает человека в нациста, как выход в открытое море с кучкой невежественных незнакомцев, и неважно, сколько они платят. Это почти правило моря, считают чартерные капитаны, что «клиент» запаникуют и все испоганит при первом признаке беды, посему они разыгрывают карту по-своему; если несколько твоих клиентов попадали за борт, выбить страховку будет непросто.

– Ни один из вас, хамы, не нашел бы работу в Карибском бассейне, – заявил я однажды вечером в «Хагго» сидевшим за стойкой профессиональным рыбакам. – Вы бы и во Флориде с голоду померли.

Реакция последовала зловещая. Настроение за столом безнадежно испортилось, и Эккерман попросил счет. Набежало около $55, и Эккерман быстро расплатился кредиткой, когда народ сбегался, чтобы поглазеть на мордобой.

– Пора смываться отсюда, – сказал я, когда мы отъезжали со стоянки. – Мне уже отказывает чувство юмора.

– Им тоже, – ответил он.

Движение на Алии-Драйв было «бампер-к-бамперу». В пробке копошилась толпа головорезов, топтавшая мотоциклиста, потерявшего управление и пробороздившего стаю серферов. Сорок-пятьдесят человек, ополоумевших от марихуаны.

Я развернулся на 180 и нацелился на гостиницу, избегая царившего безумия. Чуть позже, стоя на балконе отеля, мы услышали хорошо знакомое завывание полицейских сирен.

Эккерман открыл новую бутылку скотча, и мы сели насладиться закатом. Был отлив, никакого прибоя, и рукопашная на шоссе сгребла отбросы с пляжа. Я почувствовал, что настал час расслабиться и подумать о море.

Эккерман смолил без передыху. Лицо потускнело, что затруднило беседу.

– Что ж, – сказал он в итоге, – пошли к вулкану. Там они нас не найдут.

Он рассмеялся и неожиданно встал.

– Вот именно, – добавил он, – мы рванем на гору. Возможно даже, по Пиздатой Дороге.

– По Пиздатой Дороге?

– Ага. Тебе понравится. Можем пойти на рекорд – час семнадцать минут из Хило в Ваймеа.

– Далеко это?

– Восемьдесят-пять километров на предельной скорости.

"Сомневаешься – сверли дырку"

Харлей Дэвидсон

Мы слишком быстро мчались в Хило, съехав со склона под дождем и совсем чуток недобрав до 160 км/ч. Спидометр показал 250, но я не был настроен на необоснованный риск, поэтому перешел на вторую скорость.

Эккерман что-то прокричал мне, когда жестяной почтовой ящик летел прямо на нас. Я успел проскочить и вновь дал по газам, выйдя из виража. Мы подпрыгнули, как на батуте, и понеслись дальше.

До этого я Феррари не водил, и у меня ушло время, чтобы наблатыкаться, но вот я уже расслабился, хотел немного помастурбировать махиной, откинуться назад и потарабанить ее (мне казалось, что любая машина за $60 тысяч изготовлена с некой особенной целью – и до сих я никак не прорюхаю, для чего была сделана та; чего именно она сама хотела).

Цифры на спидометре какое-то время дурили меня, что Феррари 308 предназначалась для быстрой езды. Но тут я ошибался. Многие машины гоняют, и большую их часть я водил сам – но никогда мне не доводилось управлять транспортным средством, которое я бы осмелился протащить змейками вниз по склону на 160 км/ч под дождем, по двухполосной бетонной магистрали, с трех километров над уровнем моря до нуля меньше чем за 10 минут.