На хуй послан: я богат!

Трагически и неожиданно покинув острова, Ральф оставил мне тучу блядских проблем, многие из которых были посерьезнее, чем судьба собаки Сейди. Половину Эккермановского урожая марихуаны на Южной Точке ночью скоммуниздили копы или кто еще. В любом случае, сказал он, пришло время собирать жатву и ненадолго убраться из города.

– Сто пудов, они еще вернутся, – твердил он, – и если это копы, на сей раз они прихватят ордер. Мне нужно повыдергать ее СЕЙЧАС. Речь идет о паре сотен тысяч долларов.

Кроме того, не ладилось с мистером Химом, риэлтором, жаждавшим оплаты за наш постой – минимум две тысячи налом. Вдобавок, неизбежен был вопрос о корочке красного дерьма по всем владениям. Если она затвердела, снять ее под силу только промышленной пескоструйке.

Лично мне цвет нравился. Я окунулся в воспоминания о Востоке. Странные красные блики на домах в послеобеденное время. Я несколько раз проезжал мимо, и замечал, что даже трава на лужайке блестит. Бассейн иногда выглядел как кровавый холм, а частая листва на лимонных деревьях, казалось, вот-вот воспламенится. Окрестности вообще смотрелись иначе, овеянные аурой тайны и магии. Странные, но значительные вещи творились здесь. И, возможно, еще будут. В этом крылась своя красота, но производимый эффект выбивал из колеи, в связи с чем я не сомневался: Химу едва ли удастся сдать эти дома приличным людям.

– Рассчитайся с ним и не спорь, – посоветовал Эккерман. – Две тысячи – копейки, когда можно отделаться от такой свиньи, как Хим. Он из тебя всю кровь высосет. Тяжба затянется на годы.

Хим был могущественной фигурой в местной политике. Даже как-то избирался президентом Риэлторской Ложы Коны, но ушел из-за скандала.

– Он продавал несуществующие квартиры пенсионному фонду, – пояснил Эккерман. – Ксерил договор в трех экземплярах, облапошивал стариков. Господи, да половина дохлых строительных проектов на острове – химовских рук дело. Он настолько проворовался, что, наверное, ссытся в штаны каждое утро, но он богат и содержит ораву адвокатов, чтобы запихивать таких, как ты, в тюрьму Хило.

Я согласился, что тогда, конечно, лучше раз и навсегда расплатиться с мистером Химом, но мои золотовалютные запасы поисчерпались. Я дал ему две тысячи авансом, остаток был за Ральфом.

– Вот здорово, – обрадовался Эккерман, – теперь мы оба попали. Единственная наша надежда – это урожай. Нужно всего-то собрать все в мусорные мешки и доставить в аэропорт.

– Почему бы и нет, – согласился я.

Смысла в этом я не видел, но настроение мое портилось, а невеста отбыла в Китай на несколько недель, бросив меня в не самой благоприятной ситуации. Я расслаблялся на крыше у Эккермана с термосом маргарит те несколько часов, пока он инспектировал состояние всходов. Наконец, он вернулся с продуманным планом. Он говорил более, чем о двухстах тысяч долларов. Скорее, даже о миллионе.

Нам предстояло собрать добро в мешки и отправить почтой в отделение аграрного Техаса, где один тип, как-то меня наколовший, держал заброшенное ранчо. Такой объем, рассудил я, либо привлечет колоссальное внимание, либо вообще никакого. При последнем раскладе мы живем.

Если объявимся там недельки через две и обнаружим людей, тусующихся за телефонными столбами, на почтамт не пойдем. Но если все будет чисто, мы разбогатеем. Я знал людей в Хьюстоне, они отогнули бы сотню тысяч, чтобы только дунуть. Многие всю жизнь ждут шанса сделать что-нибудь в этом духе:

– Салют! Это ДеЛорейн, я – новый фронтмен "Трипл Сикс". Мне там почта не пришла?

За следующие секунды люди часто расплачиваются: нервные окончания напряжены до предела, а жизнь висит на волоске. Что бы дальше не произошло, это будет всерьез. Ни в Вегасе, ни даже в наркотиках нет ничего такого, что хотя бы шло в сравнение с ЭТИМ кайфом. Для того, кто подписался набить гавайской марихуаной сотню ящиков из-под пива, из техасского почтамта ведут лишь две дороги. Либо тебя подкараулят чекисты и уведут в цепях, а то и попросту прикончат в уличной разборке. Либо ты покупаешь марки или разглядываешь фото "Осторожно, разыскиваются", пока наемные грузчики таскают коробки в грузовик под зорким оком почтмейстера.

Эккерман изъявил готовность пойти на такой риск, посему мы скатились с горы до отеля "Король Камехамеха", где и поселились. Ральф позаботился обо всем, что касалось ухода за собакой, но нигде не упомянул ее опекунов, вследствие чего регистратор разнервничался, когда я сказал, что мы селимся в ральфовский люкс до разрешения вопроса. Предварительно я побеседовал с гостиничным доктором, который покаялся, что поддал, когда составлял заявление о врачебной ответственности, и теперь об этом сожалел.

– Это не просто пизданутая псина, – сознался он мне. – Это своего рода чау-чау-выродок. Когда я взвесил его сегодня, он весил на 2,5 кило больше, чем вчера. Тело растет, как гриб, соразмерно полному истощению центральной нервной системы.

– Не волнуйся, – сказал я, – я растил его с щенячьего возраста. Это был мой рождественский подарок дочери мистера Стедмана.

– Боже правый! – пробормотал он. – Что же тогда она вам преподнесла?

– Руперт бесценен, – ответил я. – С этого пса начнется целая порода, когда мы доставим его в Англию.

– Ужасная затея, – сказал врач. – Если бы у меня была подобная собака, я бы ее усыпил.

– Такое решение вне нашей компетенции. Мистер Стедман оставил инструкции. Наше дело их выполнять.

Доктор согласился. Равно как и регистратор, от которого, тем не менее, ускользнули кое-какие детали.

– Кто-то должен вот тут подписать, – заявил он, – и собака этого сделать не может.

Он обратил взор на счет, который держал в руках.

– Кто такой Руперт? – спросил он. – Это единственная подпись, которую я могу распознать.

А, действительно, кто он, подумал я и уставился на горбинку его носа. Руперт – имя собаки, но я знал, что такой поворот клерка не воодушевит. Эккерман был снаружи, на стоянке, с десятью мусорными мешками сырой марихуаны. Он пребывал в боевой готовности загрузить их в лифт и откантовать в номер Ральфа на тележке. Назад пути не было.

– Не стоит беспокоиться, – сказал я, – мистер Руперт скоро приедет и подпишет все, что пожелаете.

В ту же секунду в фойе возник Эккерман. Он злобно жестикулировал, минуя стойку.

– А-а! Мистер Руперт, – сказал я.

Эккерман пришел в замешательство.

– Вам надо здесь подписать, – продолжал я. – Собака слишком больна.

– Само собой, – ответствовал он. – У меня с собой лекарство для бедного зверя.

Эккерман вынул из хозяйственной сумки пригоршню красных и желтых блошеловок – то были цвета Алии. Голос клерка приобрел иной тон.

– Ах, да… собачка. Теперь припоминаю. Разумеется. Доктор Хо очень переживал. Животное в 505-ом номере, – он сверился с компьютером, – и в 506-ом, – буркнул он с осадком расшатанных нервов в голосе.

– Что?

– Это животное нужно усыпить! – клерк внезапно заорал. – Оно покрыто МИЛЛИОНАМИ красных блох! Мы даже ЗАЙТИ не можем в эти номера, не говоря уже о том, чтобы их сдать! Это вонючее существо обходится нам в триста долларов ежедневно!

– Знаю, – сказал Эккерман. – Мне придется ЖИТЬ с бедным зверем. Мистер Стедман взял с меня клятву, прежде чем улетел в Лондон. Он хочет, чтобы мы посадили этого пса на самолет сразу, как он будет готов к путешествию.

– Руперт теперь наша забота, – сказал я клерку. – ТОЛЬКО наша.

– Руперт? – переспросил Клерк.

– Не суть, – брякнул Эккерман. – Доктор Хо организовал специальный уход за ним. О деньгах забудьте. Деньги для мистера Стедмана – навоз.

– То то и оно, – подтвердил я. – Он – богатейший в Англии художник.

Клерк с уважением кивнул.

– Чем он обязан нам и никому больше.

Я подтянул Эккермана к стойке.

– Мистер Руперт, – пояснил я, – личный менеджер мистера Стедмана. Он разгребет любую волокиту.